Автобусное

Вагонные споры - последнее дело, когда больше нечего пить.
(А. Макаревич)

Автобус был уже довольно полным. Я не видел, что происходит позади меня, но передо мной свободных мест уже не было. А он поднимался в салон, как всегда, споря о чем-то с водителем. После шести часов лекций я был вымотан на нет и не испытывал ни малейшего желания ни с кем говорить. Просто закрыть глаза, откинуться на спинку сиденья и поспать полчасика, пока доедем. Но выбора, собственно, не оставалось. Он уже заметил меня и уверенно двигался к сиденью. Пока еще моему.

Дальше мне, по идее, надо было бы построить некий связующий сюжетик, на который можно было спокойно нанизывать кусочки того, что он непрерывно рассказывал все эти полчаса дороги, пока я то проваливался в полудремоту, то всплывал обратно на поверхность бодрствования, вставляя односложные реплики в его нескончаемый монолог. Но я, пожалуй, так делать не буду. Просто накидаю фрагментов, которые почему-то запомнились. Будем считать, что все остальное время я больше спал, чем слушал.

- Я сам не знаю, есть у меня здесь ставка или нет. Ставка - это как?
- На сегодняшний момент, ставка у нас - это двенадцать годовых часов и соответствующие социальные.
- А у меня то двадцать часов, то три часа. Я уже сам не знаю, сколько у меня часов. Вот в Технионе я работал восемнадцать лет. Так меня там тридцать шесть раз увольняли и тридцать шесть раз принимали обратно. В Битуах Леуми меня уже встречали как родного. Как лето, я к ним. А они говорят: "Михаэль, надо пойти постучать по столу. Сколько можно так мучаться." А я им отвечаю: "Давай ты со мной пойдешь. Ты будешь стучать по столу, а я рядом постою". Там у них мафия, не протолкнешься. Да и здесь - есть ставка, нет ставки...

- Вы сами-то откуда, если не секрет?
- Я из Средней Азии.
- А... У меня, между прочим, родственница есть у вас в Свердловске.

- А в Израиле давно?
- Тринадцать лет.
- А я ровно двадцать. Вроде, все хорошо. Работа есть, машина есть, квартира есть. А удовольствия нет. Почему?

- Вы как к музыке относитесь?
- Нормально отношусь.
- К классической или к современной?
- Ко всякой.
- А я вот еду на поезде до Тель-Авива, а напротив меня солдат сидит. Слушает через наушники, а там такие громкие барабаны, что мне напротив слышно. И только барабанный бой, больше ничего. И так полчаса, не меньше. Я уже от него отсел в другой конец вагона, а все равно слышу.... А вот Шопена они не любят. И даже Шостаковича.

Он еще говорил, говорил, говорил. Про абстрактную живопись, которую так любят в израильских музеях. Про свою двоюродную сестру-сабру, которая живет в Иерусалиме, очень любит арабов, ненавидит досов, а его считает фашистом за недостаточную арабофилию. Про то, что у ШАСовсцев молодежь хоть и неграмотная, но зато родителей уважает. Потом вдруг без всякой связи сказал:

- А я вот когда-то так рвался поступить в МИИТ. Туда конкурс был бешеный. И учили меня там хорошо. А сегодня - кому оно нужно, то, чему меня там учили. Все устарело давно. А вот в Торе есть что-то, которое не устаревает.

Тут наш автобус доехал, наконец, до Петах-Тиквы. Я начал собираться, попрощался и вышел. А Михаэль поехал себе дальше. Автобусом до Тель-Авива, потом поездом на север в маленький городок, куда он доберется уже поздно вечером. Переезжать он не хочет. Ставки-то нет, переедешь, а работы не будет.